Наука во мгле

Проекту по двигателям на сегодняшний день 14 лет. Но нас из года в год обманывали, и мы не могли его внедрить. Поэтому обратились за рубеж, оказалось, что там все на порядок проще. Реально на прорывные проекты в Казахстане НИФ денег не выделил.

 

 

Несмотря на заявления руководства Казахстана о необходимости развития инноваций, инновационные производства в стране не создаются, а казахстанская наука в инновационном развитии страны не участвует. Изобретатель Ильдар Ибрагимов – один из тех немногих, кто формирует инновационный потенциал страны. Он – автор ряда научных теорий и изобретений (в том числе многих широкоиспользуемых в военной технике и стоящих на вооружении ряда стран).

Статьи о некоторых из них были опубликованы в нашем журнале. Ильдар Ибрагимов сформулировал принцип, на основе которого возможна модернизация существующих или разработка новых двигателей внутреннего сгорания, коэффициент полезного действия которых значительно превосходит существующие. В течение 14 лет изобретатель безуспешно пробивался сквозь отечественные бюрократические стены, а сейчас принял решение работать в Германии, где казахстанскому специалисту создали более благоприятные условия, чем на родине. В период, когда президент Нурсултан Назарбаев заявляет о форсированном инновационно-индустриальном развитии, Казахстан, благодаря бюрократам-чиновникам, лишается еще одной светлой головы.

 

Страсти по двигателю

 

– Ильдар, нам стало известно, что вы скоро продолжите научные разработки в другой стране. В чем причина такого решения?

 

– История нашего «взаимодействия» с Национальным инновационным фондом (НИФ) насчитывает уже много лет. Фактически с момента его появления в Казахстане мы пытались наладить хоть какую-то совместную с ним работу. Излишне говорить, что попытки были безуспешными. Более двух лет назад руководство фонда пообещало нам, что если мы проведем сравнительные испытания модернизированного по нашей технологии двигателя с исходным и получим сколько-нибудь значимый результат по приросту КПД, то они нам сразу выделяют средства на внедрение изобретения в Казахстане и за рубежом. Возможная прибыль по самым пессимистичным оценкам экспертов самого НИФа составила бы более миллиарда (!) евро в год. В августе 2007 года в Германии нам удалось повысить КПД исходного двигателя в 2,08 раза. Кстати, в испытаниях участвовал и представитель НИФа. Мы вернулись с результатами экспериментов, сдали протоколы. Нам сказали: «Все нормально». Ждем полгода, в течение которых от фонда не было никакой информации, после чего в ответ на наш очередной запрос прозвучало: «Давайте вы еще в Израиль съездите, расскажете там теорию!» Этого мы уже по определению сделать не могли. Публикаций нет, патента нет, а Израиль еще и к процедуре PCT (Договор о патентной кооперации, обеспечивающий правовую охрану изобретения на зарубежных рынках; в настоящий момент к процедуре присоединились 142 страны. – «ЭК») не присоединился, поэтому никто им не запрещает воровать технологии, что они без стеснения и делают. Об этом свидетельствует история с нашей темой по вирусологии, о чем также писал ваш журнал. Нифовцы говорят: «Тогда мы вам средств не выделим». Но мы это уже и так поняли. В Германии этой технологией сразу заинтересовались и предложили совместную работу.

 

– Одним словом, ваши проекты у нас так и не профинансировали?

 

– В НИФе попросили найти половину финансирования, хотя все, что есть у изобретателя, это его изобретение. При такой схеме он может рассчитывать не более чем на 20 процентов от возможных прибылей, что значительно ниже, чем во всех цивилизованных странах. В Германии, например, правительство не претендует на долю в прибылях. Потому что это научный проект, и внедрение изобретения означает продвижение всей страны, и это все понимают.

 

– В то же время, когда вы продвигали проект двигателя, руководство НИФа купило миноритарные пакеты в двух фондах, один из них, по-моему, был в Израиле, может быть, поэтому они и решили послать вас туда представить эти проекты?

 

– Что они планировали, я не знаю. Но они говорили, что защита в Израиле докажет работоспособность проекта.

 

– То есть ради экспертизы послали?

 

– Мы согласились показать, как работает изобретение в присутствии представителя НИФа, который находится в Мюнхене. Кстати, не совсем понятно, чем он там занимается. В этом вся ирония ситуации: НИФ посылает человека в Европу искать там научные разработки, а изобретатели едут в Германию, чтобы проект там приняли, раз здесь не хотят.

 

Проекту по двигателям на сегодняшний день 14 лет. Но нас из года в год обманывали, и мы не могли его внедрить. Поэтому обратились за рубеж, оказалось, что там все на порядок проще. Реально на прорывные проекты в Казахстане НИФ денег не выделил.

 

Трудно быть изобретателем

 

– Расскажите, каковы основные трудности работы изобретателя в Казахстане?

 

– Если мы собираемся работать в другой стране, наверное, нас не устраивает ситуация здесь. Во-первых, наше законодательство само по себе не создает условий работы для изобретателей, разработчиков и так далее. В Казахстане есть НИФ. Этот фонд предназначен для внедрения инноваций и работы с изобретениями, разработки новых проектов. Условно говоря, для работы с чем-то новым, и это новое нужно внедрить. Но его работа построена таким образом, чтобы максимально противодействовать внедрению нового, так как они берут в работу проект, тянут время, что приводит к краже информации или потере патента из-за упущенных сроков, так как сами по проекту ничего не делают.

 

Мы сейчас работаем с Германией и немного знакомы с законодательством этой страны.

 

Гранты здесь дает государство либо правительство какой-либо федеральной земли через банки, которые подконтрольны государству. Грант – это фактически деньги невозвратные. Поэтому в Германии в правительстве существует отдел, занимающийся рассмотрением научной значимости проекта с экономической и научно-технической точек зрения. Например, в федеральной земле Саксония-Анхальт существует завод Volkswagen, и местное правительство исследует проект с точки зрения пользы для завода, потому что государство является крупным акционером этого завода. Рассмотрев этот проект, правительство принимает решение о выделении гранта на научно-техническую разработку. Единственное их условие, помимо того что ученые должны жить на территории Германии, – в случае успешного окончания разработок первым предприятием, которому будет предложено изобретение, станет упомянутый завод. Кроме гранта на исследования, правительство Германии компенсирует свыше 70 процентов расходов на патентование, причем безвозмездно. Для ученого это удобно, потому что своих денег у него в таких объемах чаще всего нет, так как, чтобы изобрести что-то действительно новое, человек потратил свое время не на зарабатывание денег, а на обучение, повышение квалификации и научные исследования. У нас ситуация диаметрально противоположная. Во-первых, у нас эти деньги кредитные. Декларируется, что это деньги невозвратные, но на деле это кредит, его надо вернуть. Даже хуже кредита: НИФ с соинвестором забирают до 90 процентов прибыли, практически ничего не делая и вкладывая минимум средств, которых не хватает даже на полный цикл патентования, – условия кабальные. Это с точки зрения ученого нелогично: ведь исследования могут и не дать положительного результата.

 

– А у нас эти средства выделяет НИФ?

 

– У НИФа деньги есть, ему их выделило правительство на реализацию интересных перспективных проектов. А НИФ уже сам выбирает проекты, куда вкладывать средства. В его структуре есть НТС (научно-технический совет), который состоит из неспециалистов, по своему усмотрению решающих, какие проекты и в каком объеме финансировать. При этом критерии отбора – тайна за семью печатями, аргументировать отказ в финансировании закон фонд не обязывает.

 

Надо еще учитывать наш менталитет. В Германии не принято выдавать гранты себе, своим родственникам, за это предусмотрена уголовная ответственность. У нас это в порядке вещей. Деньги получают либо родственники, либо сотрудники. Мы пришли к выводу, что в Казахстане инновационная политика есть, но она жутко безграмотно организована.

 

– В чем недостатки отечественной инновационной политики в целом?

 

– Проблема инноваций состоит в том, что трудно прогнозировать окупаемость того или иного проекта. Для этого даже существует термин – венчурные инвестиции, то есть возврат вложенных средств может быть не скоро и вообще не гарантирован. Цивилизованные государства и грамотные частные инвесторы обычно идут на этот риск. Наш же фонд требует стопроцентных гарантий возврата вложенных средств, включая контракт на покупку изобретения с конкретным производителем. На стадии только созданного непроверенного изобретения это требование – полный абсурд с точки зрения как изобретателя, так и производителя.

 

В Германии оценка эффективности заключается в том, что в отделе, выносящем решения по грантам на научные разработки, сидят экономисты. Для оценки научной значимости они привлекают трех независимых экспертов, признанных специалистов в данной отрасли науки. Если они выдают положительные рецензии на проект, это служит основанием для финансирования данного начинания.

 

У нас за все отвечает НИФ. Привлекать каких-либо специалистов он имеет право, но этого не делает по той простой причине, что в Казахстане специалистов нет. А иностранных ученых они не привлекают, потому что те попросят за оценку деньги, которые в бюджете НИФа не предусмотрены.

 

Кроме того, у нас требуют раскрыть сущность проекта, что само по себе для изобретателя абсолютно неприемлемо, так как произойдет заимствование идеи! Особенно учитывая тот факт, что гарантии конфиденциальности, которые дает наш фонд, ничем не обеспечены! В Германии, к примеру, прекрасно понимают, что нельзя раскрывать сущность проекта. Если я ее раскрыл, то зачем я теперь нужен? Патента на изобретение еще нет, но раскрыть его суть уже обязывают! А в НИФе сидят люди, которые подписок о неразглашении не дают. Такая система неразумна, поэтому и работает неэффективно.

 

Наиболее интересно, что на своих сайтах чиновники пишут, что учли международный опыт. Неизвестно, какой страны и какого века этот опыт. Может, это Индия XIX века, но точно не современные Европа и США.

 

Здесь науки нет!

 

– Ильдар, вы имеете большой опыт в пробивании бюрократических стен в науке Казахстана. Что нужно сделать для формирования инновационной системы?

 

– Есть мировой опыт, в частности китайский. Когда китайцы поняли, что не смогут обойти коррупционную составляющую, они начали приглашать иностранных специалистов. Другой пример – что было сделано Нобелевским комитетом в этом отношении. Было запрещено родственникам и друзьям членов Нобелевского комитета претендовать на соискание премии, не говоря уже о самих членах комитета. У нас члены одной семьи оказываются в руководстве, еще и раздают гранты друг другу.

 

Сейчас рассматриваются вопросы о комитетах, которые будут заниматься распределением грантов. Но постоянно оказывается, что ученые, состоящие в комитетах, являются одновременно и соискателями на получение этих грантов. Не нужно объяснять, кто эти гранты получит. Существует уверенность, что ни один человек со стороны с нормальным проектом гранта не получит. Так и было, когда работала комиссия Академии наук. Люди, которые там сидели, сами себе и давали . Эту ошибку не исправили. Академия наук стала учреждением, куда деньги из бюджета приходят, а новые люди прийти не могут. Происходит загнивание – у них нет стимула развиваться, те же самые люди продолжают выдавать себе средства.

 

Поэтому Казахстан сейчас гарантированно занимает последнее место по научным разработкам среди стран, в которых вообще есть наука.

 

– Первый момент, противодействующий развитию науки, – закрытая коррупционная система финансирования – мы уже выявили. Что нам еще нужно делать, чтобы наука развивалась?

 

– В первую очередь нужно начинать с нуля и повышать общее качество образования. Как можно требовать у чиновника с IQ в 50 баллов, чтобы он понимал стратегические перспективы того или иного изобретения? Сидит чиновник, которого назначили не за то, что он специалист, а потому что чей-то родственник. Глупо ожидать, что он станет специалистом из-за того, что у него в кармане лежит корочка, где написано «начальник отдела экспертизы». Первоначально чиновнику надо получить образование, обладать необходимым уровнем интеллекта.

 

В советское время все происходило иначе. Существовала жесткая селекция при поступлении в высшее учебное заведение. Сейчас, когда образование стало платным, дипломы покупаются. Имея родственные связи, не поработав в науке, не зная специфики, человек может стать чиновником вплоть до министра. Сегодня на эти посты ставят молодых, энергичных людей. Это глупость, ведь энергичность не гарантирует наличия необходимого уровня интеллекта. Лучше ставить пятидесятилетнего, но поработавшего в отрасли. И руководство НИФа набрали из «энергичных». Это люди, не представляющие, как работает наука, что такое НИРы и ОКРы (научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы). Элементарных вещей – из каких этапов они состоят, сколько денег в них нужно вкладывать – чиновники не знают. Но они ответственны за финансирование. Результат – никакое развитие науки.

 

– А у нас вообще остались какие-то значимые НИИ, где проводятся научные разработки?

 

– Дело в том, что я специалист в области физики, могу утверждать лишь за свою отрасль. У нас есть металлургические институты, НИИ в области химии, они хвалятся своими разработками. Что касается физики – она на нуле. Причем деградация начинается с уровня университетского образования. Кстати, сейчас некоторым университетам придадут статус научно-исследовательских центров. Если в Союзе университетом называли высшее учебное заведение, где давали образование, позволявшее работать на стыке наук, то сейчас университетом называют вуз с двумя-тремя факультетами. Университеты в подавляющем большинстве были естественнонаучными, хотя были и философские, юридические, экономические факультеты. Не было никаких тестов, а были экзамены, заставляющие абитуриента задуматься, куда и зачем он поступает. Если человек сдает ЕНТ (единое национальное тестирование), он выбирает вуз или факультет попрестижнее, не пытаясь понять, где он нужен и что ему важней. Потом диплом этого «специалиста» ничего не значит. Советская система образования была по праву лучшей в мире, сейчас эту тенденцию подхватил Китай.

 

– У нас есть Институт ядерной физики, где идут реальные научно-исследовательские процессы. Так ли все плохо?

 

– Во-первых, у них узкая направленность – материаловедение. Во-вторых, работа не фундаментальная теоретическая, а экспериментальная. Исключительно прикладная направленность. К тому же там осталось еще советское оборудование, которое надо чем-то загрузить. Это один из немногих институтов, который хоть чем-либо вообще реально занимается. Но уровень работ далек от былого советского.

 

Выход через сито

 

– Значит, система образования у нас разрушена и ее надо восстанавливать?

 

– Да, но не так, как это делает сегодняшняя власть. В советское время при физфаке КазГУ тоже были НИИ, например, Институт экспериментальной и теоретической физики, Институт проблем горения. В НИИ горения, кстати, делали пластинки к космическим кораблям «Буран». НИИ при факультете создавались для того, чтобы ученый не ограничивался преподаванием, а занимался исследовательской работой. Это прекрасная тенденция. Но в то же время надо разобраться с финансированием: нельзя допускать, чтобы сотрудники сами себе распределяли деньги. Надо понять, что наша профессура – это уже далеко не советская профессура. Многие из них «халявно» учились, получали кандидатские и докторские степени за деньги или благодаря связям. Между прочим, у нас докторов наук больше, чем в России или в Германии и Франции вместе взятых. Но по уровню исследовательских работ Казахстан не сравнится даже с Россией, где образование тоже на стадии развала. Самое главное – нужно отказаться от сохранения нынешнего преподавательского состава.

 

– Откуда в таком случае брать преподавателей?

 

– Приглашать из-за рубежа. Советский Союз, когда начинал поднимать свое образование, с этого начинал. И Китай тоже. Пекинский университет активно приглашает иностранных ученых. Недавно открытый университет в Дубае пригласил зарубежных ученых, чтобы подготовить хотя бы первое поколение своих. А у нас люди, преподающие в университетах, не знают элементарных вещей. С ними трудно общаться, потому что они иногда просто несут чушь. Один ученый недавно доказывал, что давление – это векторная величина. Хотя школьнику в 7−м классе известно, что давление – величина скалярная. Другой профессор придумал лук с КПД, превышающим 100%. Он не знает, что термин «КПД» применим только к устройствам, где осуществляется переход одного вида энергии в другой. А в луке нет подобного преобразования, только механическая энергия.

 

Я уверен, что надо начинать с того, чтобы всех преподавателей вузов провести через жесточайшее сито для оценки их профпригодности. Для этого надо создать комиссию из иностранцев и провести аттестацию преподавательского состава. Кроме того, следует забрать статусы университетов и возвращать их также после переаттестации. И даже при таком развитии событий дипломы казахстанских вузов начнут признаваться в мире только через 10–12 лет.

 

– Можно ли говорить, что подобная ситуация в отечественной науке вызвана «молодостью» Казахстана?

 

– Говорить о молодости, когда мы уже 20 лет существуем исторически, неуместно. За 20 лет любую страну можно организовать до высокого уровня. К примеру, Советский Союз за 20 лет развился в индустриальную державу, причем стартовые позиции были несравнимо хуже. И никто не делал скидок на молодость.

 

Казахстан развивался в условиях стабильности, нам никто не угрожал, не было никаких конфликтов на границах, чтобы мы могли оправдать все затратами на военные расходы. Мы получили стопроцентно грамотное население, прекрасный научный, промышленный и технологический потенциалы. Про природные ресурсы и говорить нечего. Мы получили возможность покупать оборудование, обучать кадры за рубежом, но ничем этим не воспользовались. В первый же год независимости финансирование науки упало в несколько раз. Основная часть средств просто разворовывалась. В том же НИФе личные отношения с чиновниками всегда имели решающее значение при решении вопроса о выдаче средств.

 

– Каково ваше мнение о развитии перспективных ныне нанотехнологий?

 

– Что такое нанотехнологии? Это все, что связано с некими покрытиями, пленками, мембранами. Почему россияне этим занимаются? Потому что они безнадежно отстали во всем другом, но есть сфера, которой никто не занимался, ее никто не знает, ни американцы, ни китайцы. Если туда загнать деньги, то, может быть, в этом они вырвутся вперед. Казахстан тоже пытается этим заниматься, но он не может конкурировать даже с Россией.

 

– Но сейчас же делается упор на нефтепереработку, металлургию – на то, под чем есть сырьевая база?

 

– Но это прикладные исследования без фундаментальной базы. Говорить о масштабных прорывных инновациях в этом случае не имеет смысла. Кстати, мы предлагали нашим нефтяникам технологии по облегчению нефти, но они не согласились, так как мы для них «люди со стороны».

 

– А масштабные, например космические, программы могут нам помочь?

 

– Казахстан довольно маленькая страна, чтобы заниматься этим в одиночку. Совместно с кем-то это возможно. Я склоняюсь к Китаю, где наращен серьезный научный потенциал. А Казахстану вообще надо признаться себе, что мы отсталая страна с низким уровнем развития науки. Ее надо развивать практически с нуля.

 

– Вы постоянно говорите про государственную помощь. Во всем мире в науку активно вкладывают серьезные средства частные структуры. Предлагают ли ученые проекты нашим крупным компаниям?

 

– Казахстанские ученые из НИИ горения предложили в 1996 году проект по очистке нефтешламов. Идею они переняли из одного канадского журнала. Изобретение было успешно запатентовано (что уже довольно странно, так как на тот момент оно уже было широко известно), продано АО НК «КазМунайГаз» (КМГ, в то время «Казахойл»). КМГ собрал одну установку, но она у них не работала. Бочка – основная часть конструкции – была сделана без необходимых допусков на тепловое расширение. Основной процесс – нагревание. Естественно, когда стали нагревать, бочка расширилась и заклинила. Еще одна особенность проекта: для того чтобы добыть килограмм нефти с помощью этой установки, надо сжечь пять килограммов солярки. Установка оказалась неэкономичной. Канадцы-то придумали установку для экстренной ликвидации последствий аварий, а в Казахстане так решили добывать нефть из нефтешламов.

 

В КМГ попросту нет специалистов-физиков. Но там это менее чувствительно, потому что они – сырьевая компания, и основной вид их деятельности – это добыча и торговля, а не научные исследования.

 

– В журнале «Эксперт» выражается мнение, что мы должны занимать в науке свободные ниши. Какие ниши мировой науки и технологий мы могли бы если не занять, то хотя бы встроиться в технологическую цепочку?

 

– Взглянем на специфику организации науки в мире. Исследовательским центрам ставят задачи так, что свободных ниш сейчас не остается. Но есть отдельные отрасли, например анизотропная термодинамика, резонансная вирусология или резонансная органическая химия, – в этих областях мы могли бы быть впереди планеты всей, так как эти теории абсолютно новые, и ими пока никто не занимается. Мы пытались предложить эти направления в конце 1990−х. Нам отказали, не мотивируя причины отказа.

 

Сейчас пытаются занять сырьевые отрасли. Но это отрасли прикладные, не фундаментальные. Поэтому отсутствие фундаментальных специалистов приведет к отставанию. Кроме того, у нас серьезных специалистов все равно заберут. Я, например, долго ждал, что на наши исследования обратят внимание здесь, но не дождался и уезжаю. Так произойдет со всеми специалистами. Нужно обеспечить хороший уровень зарплаты и жизни. У нас же в НИФе при подготовке проектов предусмотрены абсолютно неразумные ограничения по зарплате, делающие невозможной работу специалиста.

 

НИФ, эта огромная бюрократическая машина, сжирающая ресурсы, не нужен. Нужно создать комитеты при правительстве, которые будут определять научную значимость проектов.

 

– Вы говорите об отдельном министерстве науки?

 

– У нас когда-то было Министерство науки и новых технологий, но потом исчезло, потому что нет ни того, ни другого. Сейчас наши научные организации не являются настолько продвинутыми и многочисленными, чтобы для них создавать отдельное министерство. То же касается НИФа: казахстанские изобретатели не настолько многочисленны, чтобы содержать ради них такую крупную и неповоротливую структуру. Нужен департамент или отдел в правительстве, причем штат нужен небольшой, но укомплектованный грамотными специалистами.

 

– Есть казахстанская программа «Болашак», по которой талантливые студенты едут учиться за границу. Вы верите в «Болашак»?

 

– Если бы система не была так коррумпирована – это прекрасная мысль. Но надо жестко запретить родственникам чиновников участвовать в этой программе. Чисто статистически как физик рассуждаю: вероятность проявления гениальности у родственника какого-нибудь чиновника гораздо ниже, чем вероятность того, что за рубеж поедет учиться, мягко говоря, середнячок, который к тому же не имеет планов на работу по специальности, а чаще всего и на проживание в Казахстане. Кроме того, посылать надо не сотни, а десятки тысяч.

 

– В каких вузах стоит обучать студентов?

 

– В США, например, узкоспециализированное образование. Один мой знакомый, работающий в Нью-Йорке на ускорителе элементарных частиц, приезжал в Казахстан. Я пытался с ним поговорить на тему уравнений Лоренца – основа физики элементарных частиц. Он говорит: «Что-то я где-то слышал…» Поэтому надо направлять не в американские или британские вузы, а в Берлинский и Мюнхенский университеты. Прекрасный уровень в Пекинском университете. Нужны аспиранты, которые будут обучаться не только основной специальности, но и с целью приобретения навыков преподавания: они вернутся и будут преподавать у нас, ведь всех мы не можем обучать за рубежом.

 

– Кого вы можете назвать из сегодняшних казахстанских специалистов?

 

– Многие ученые уехали. Чтобы стать изобретателем, надо разбираться в чем-то, быть специалистом. Я таких не знаю.

 

 

Эксперт Казахстан