Речь идет об отсутствии эффективной системы коммуникации с обществом. Город на фоне временного информационного вакуума терроризировали многочисленные слухи. Кстати, частично это было признано и во время оперативного заседания Совета безопасности РК, где глава государства поручил министерству информации и коммуникаций осуществлять своевременное и полное информирование населения, оперативно реагируя на все запросы граждан.
В принципе, первым выводом по итогам этого заседания стало то, что власть фактически признала свой очередной проигрыш в информационной войне со слухами. Уже не в первый раз. А это серьезная проблема, так как речь идет о потере стратегической инициативы в работе с информационным полем и общественным мнением. В результате единственным источником оперативной, хотя и не всегда проверенной информации, остались только социальные сети.
Один из способов хотя бы частично решить проблему коммуникационных сбоев, это обязать Антитеррористический центр в Астане, а также региональные антитеррористические комиссии автоматически брать на себя функции оперативных информационных штабов в случае появления террористических угроз разных цветовых уровней. В противном случае, возникает очередная информационная каша уже со стороны самих государственных структур, которые могут выдавать информацию, нередко противоречащую друг другу. В случае с теми же событиями в Актобе это было видно на примере информационной неразберихи касательно обстрела детского лагеря, где информация одних силовиков опровергалась информацией других силовых структур.
В случае с алматинскими событиями также возникла странная ситуация. На оперативном заседании Совбеза глава государства обозначил их как террористический акт. Но другие государственные структуры больше давили на криминальную составляющую перестрелки в Алматы, заявляя, что о теракте пока рано говорить. Опять информационная несогласованность? Или это очередной признак межведомственной конкуренции силовиков, когда каждая из стороны пытается пролоббировать свою версию? В любом случае, такая ситуация только вредит выстраиванию эффективной коммуникационной модели работы с обществом в условиях чрезвычайных ситуаций.
Кстати, на этом же заседании также упоминался салафитский след. О нем было сказано вскользь, так как четких доказательств пока нет. Хотя в последние годы именно салафитов обвиняли в совершении или в попытках совершения террористических актов на территории республики. Те же события в Актобе официально были обозначены как теракт с участием «приверженцев радикальных нетрадиционных течений». Чуть позже их причислили к салафитам.
Интересно, что еще в 2013 КНБ РК сообщал о том, что на территории Казахстана действует 24 радикальные салафитские организации, в которые входят около 500 человек. А не так давно председатель Комитета по делам религий Министерства культуры и спорта РК заявил, что в республике насчитывается около 15 тыс. последователей салафизма. Понятно, что он имел в виду общее количество приверженцев этого религиозного направления, среди которых не обязательно могут быть одни экстремисты. Но вся проблема в том, что все эти цифры лишь путают население. Силовые структуры, в основном, рассматривают салафитов с точки зрения потенциальной угрозы. Другие государственные структуры видят в них, в том числе, приверженцев одного из консервативных религиозных направлений в исламе, которое призывает ориентироваться на образ жизни и веру ранней мусульманской общины. При этом основная часть населения в этих нюансах не разбирается.
Но более важным, хотя также упомянутым вскользь комментарием в ходе оперативного заседания Совбеза РК, была информация руководства КНБ РК о том, что один из нападавших на силовиков в Алматы был не раз судим, и, вроде бы, именно будучи в тюрьме мог попасть под влияние радикальных идей. Если это информация все-таки подтвердится, властям придется официально признать, что казахстанские тюрьмы давно уже превратились в центры идеологической обработки радикальными идеями представителей криминального мира.
Кстати, эта проблема остро стоит практически во всех странах Центральной Азии, где места заключения превратились в конвейер по производству радикалов из криминала. В связи с этим, еще в 2012 я озвучивал предложение о необходимости создания в Казахстане специальных колоний для осужденных по статьям, связанным с экстремистской и террористической деятельностью, чтобы локализовать зону заражения радикальными идеями, в первую очередь, в среде молодых заключенных.
Кстати, в разных странах мира уже давно существует практика создания специальных тюрем для особо опасных преступников, в основном, осужденных на пожизненное заключение, отделяющая их от общей тюремной массы. Аналогичную модель можно было бы применить к осужденным радикалам, так как смешивание двух горючих смесей: политического экстремизма и криминала в одной тюремной колбе уже сейчас чревато большими проблемами. И эта проблема будет только разрастаться. Ведь в тюрьму может попасть один экстремист. А из нее уже выходят десять. В пользу этого говорят и результаты исследований некоторых аналитических структур.
Так, например, несколько лет назад были опубликованы результаты интересного мониторинга пенитенциарной системы стран Центральной Азии, который провела «Международная кризисная группа». Суть доклада сводилась к тому, что в последние годы, кроме криминальных структур, на заключенных в Казахстане оказывают влияние и религиозные фундаменталисты, которые в будущем, вытеснив криминальных авторитетов, могут контролировать отдельные зоны, превратив их в идеологические центры.
Но если сказали «А», то надо сказать и «Б». Вторым важным этапом в работе с теми, кто сидел, является повышение эффективности реабилитации бывших заключенных, которые, к сожалению, после выхода на свободу имеют больше шансов найти материальную и психологическую поддержку у сторонников экстремистских организаций на воле, чем у государства и общества.
Forbes.Kz, 19.07.2016
