Радио Азаттык продолжает проект к 25-летию независимости Казахстана под названием «Независимые люди». Это серия интервью с известными людьми — политиками, музыкантами, журналистами, экономистами, артистами, — которые являлись моральными авторитетами и лидерами общественного мнения, а также известными медиаперсонами с начала 90-х годов и до сегодняшних дней.
Герои проекта рассказывают, какие цели они ставили перед собой и перед своей профессией в новой стране и к чему в итоге они лично и их дело пришли в 2016 году.
В девятой серии проекта бывший заместитель министра по делам молодежи, туризма и спорта, бывший пресс-секретарь правительства и двух премьер-министров, бывший первый заместитель председателя ОСДП Амиржан Косанов рассказывает о том, как раньше журналисты подавали на власти в суд, как он столкнулся с Рахатом Алиевым и как оппозиция в Казахстане потопила сама себя.
«ЧЕРЕЗ ДВА ГОДА ПОСЛЕ ОБРЕТЕНИЯ НЕЗАВИСИМОСТИ НАСТУПИЛО ПОХМЕЛЬЕ»
Вячеслав Половинко: Где вы встретили распад Советского Союза?
Амиржан Косанов: Я работал последним заведующим отделом политики ЦК комсомола. 91-й год, мне 27 лет, вся молодежь читает прибалтийские газеты. Появилось мощное движение в поддержку Независимости под названием «Азат». Я, будучи секретарем райкома комсомола в Алматы, написал статью под названием «Непризнание суверенитета» в их профильную газету летом 91-го года, за что получил сильнейший втык по партийной линии. А тут случился ГКЧП — и жена у меня как раз легла в роддом. Помнится, я хотел сына назвать Азатом — «свободный», — но отец решил, что его будут звать Галымжаном: у нас в семье традиция — у всех имена оканчиваются на «жан».
Вячеслав Половинко: А я думал: случился путч и вы, чтобы не рисковать, назвали сына не так, как хотели.
Амиржан Косанов: (Смеется.) Да-да. В общем, в те уже времена я политикой очень активно интересовался.
Вячеслав Половинко: Вы были убежденным коммунистом?
Амиржан Косанов: Я вступил в партию, будучи в рядах Советской армии. Мне было 19 лет.
Пётр Троценко: Таких молодых принимали?
И когда Союз развалился, была, скорее, всеобщая эйфория. Писатель Абиш Кекильбаев назвал это «идеологическим романтизмом».
Амиржан Косанов: Меня приняли в кандидаты в члены КПСС в Москве сначала. Тогда принимали в партию, в первую очередь, активных и инициативных. Но уже к 91-му году я, конечно, понимал, что такое на самом деле шестая статья Конституции (о руководящей роли Коммунистической партии СССР. — Азаттык). И когда Союз развалился, была, скорее, всеобщая эйфория. Писатель Абиш Кекильбаев назвал это «идеологическим романтизмом».
Вячеслав Половинко: На стыке эпох вы работали в комитете по делам молодежи. Чем тогда жила подведомственная вам масса?
Амиржан Косанов: У сознательной и образованной части молодежи было ощущение чего-то нового: везде открывались хорошие перспективы, было модно проклинать Советский Союз, Кремль и Москву. Пришла Независимость, мол, мы сейчас заживем очень круто, все природные ресурсы будут в руках народа, нефтяные деньги поплывут к нам.
Вячеслав Половинко: Это внутреннее ощущение. А по жизни молодежь чем занималась, учитывая отсутствие одновременно и идеологии, и работы?
Амиржан Косанов: Молодежь бросили в омут рынка. Был закон «О молодежи» в СССР, который предусматривал приоритетное выделение жилья молодым специалистам и их трудоустройство. После распада ничего этого не осталось. Основной удар от перехода к рынку отразился, в первую очередь, на тех, кто тогда заканчивал школу и вузы. Они просто оставались за бортом всех этих реформ.
Вячеслав Половинко: Здравствуй, братва!
Амиржан Косанов: Да, так и произошло. Через два-три года после обретения Независимости наступило жуткое похмелье, когда люди на себе ощутили, что нефтедоллары, раньше шедшие в Москву, остались в Казахстане, но простым людям не досталось от них ничего. Понятно, что самочувствие у молодежи стремительно ухудшалось. Наступило состояние шока.
Вячеслав Половинко: Вам приходилось по линии ведомства, занимающегося молодежью, разбирать, что называется, «на товарищеском суде» случаи, когда молодые люди объединялись в преступные группировки?
Амиржан Косанов: Было такое. Омут, в который бросили молодежь, был не только экономический, но и идеологический: раньше были какие-то ориентиры — пусть они были и не совсем правильные, чересчур идеологизированные, может быть, — но теперь-то их не стало вообще. Поэтому молодежь — особенно в сельской местности — потянулась в криминальные структуры. Существенно увеличился бытовой криминал, выросло количество преступных группировок с участием молодежи. Молодые люди увидели, что на волне Независимости настоящими хозяевами жизни стали совсем другие, и в каком-то смысле уход в криминал стал формой некоего протеста.
Вячеслав Половинко: Ваших друзей много попало в криминал?
Амиржан Косанов: Не скажу, что много, но они были. Впрочем, они все благополучно вернулись из этой среды. Для них это был «поиск себя».
Пётр Троценко: К слову, о протестах. Очень странно, что не нашлось ни одного лидера, который этот протест молодежи мог использовать в своих интересах против той же действующей власти.
Амиржан Косанов: Я коротко скажу: это сейчас нынешняя власть ассоциируется с коррупцией, несменяемостью и несвободой. Тогдашняя власть ассоциировалась с обретением Независимости. Это несколько сдерживало всех [от резких движений].
«ОБ ОТМЕНЕ СМЕРТНОЙ КАЗНИ НИКТО НЕ ЗАДУМЫВАЛСЯ»
Вячеслав Половинко: Вашему комитету, помимо прочего, предписывалось курировать молодежные СМИ. Если говорить не только о них, а о газетах того времени вообще, что вам больше всего запомнилось?
Амиржан Косанов: Я хорошо помню газету «Азат», в которой я еще до распада Союза напечатал свою статью. Она была очень популярной в первые лет пять Независимости, у нее был отличный дизайн, и «Азат» — что важнее всего — являлся источником альтернативных мнений. Но вообще рынок газет в начале 90-х был не очень большой. Помню еще газету «Кооперативные новости», которая была выразителем мнений бизнеса — тоже весьма либеральных.
Вячеслав Половинко: Почему большинство газет того времени кануло в Лету?
Амиржан Косанов: Ну, во-первых, власть в этом после 95-го года не была особенно заинтересована. Во-вторых, в середине 90-х денег не было вообще ни у кого — на что выпускать эти газеты? К тому же в это время постепенно начало пропадать желание связываться с властью, поскольку любое оппонирование ей требует определенного риска. И хотя идеи свободной прессы витали в воздухе, спонсоров особых у нее не было.
Пётр Троценко: Как вы попали в Комиссию по вопросам помилования?
Амиржан Косанов: По статусу было положено. Заместитель министра по делам молодежи по статусу входил в состав Комиссии, обязан был присутствовать на этих заседаниях, ведь были и молодые преступники, дела которых разбирались на этой Комиссии. Как только я перешел на другую должность — я ушел и из Комиссии.
Резонансных дел я не разбирал, но помню несколько случаев, когда прошение о помиловании давали люди, совершившие очень жестокие убийства на бытовой почве. Когда мне пришлось на таком разбирательстве оказаться впервые, услышанное весьма шокировало.
Вячеслав Половинко: Например?
Амиржан Косанов: Был случай, когда мужчина по пьяни в каком-то селе зарезал всю свою семью. Этот человек подал прошение о помиловании, и в Комиссии была мощная дискуссия, осознал ли он свое преступление или нет. Тогда ведь смертная казнь была еще, и от этих решений часто зависела жизнь человека. Я же при голосованиях старался воздерживаться, я — не юрист и не Бог. Но это была нормальная дискуссия о каждом случае прошения, и никто никого не заставлял голосовать так или иначе.
Вячеслав Половинко: Внутри этой Комиссии не было разговоров, что со смертной казнью пора кончать?
Амиржан Косанов: Нет. Преступления были настолько ужасными, что никто об этом даже не задумывался.
Пётр Троценко: «Смертников» вообще было много тогда?
Не могу сказать, сколько было «смертников», но рассматриваемых Комиссией дел было много.
Амиржан Косанов: Не могу сказать, сколько было «смертников», но рассматриваемых Комиссией дел было много. Я старался голосовать за помилование в том случае, если речь шла о преступниках-женщинах или преступниках-стариках, а также в случае, если молодой человек попал впервые в жизни в такую ситуацию, по глупости, и полностью осознал свою вину.
«ОПУБЛИКУЙТЕ ТАКОЕ — И В СТРАНЕ МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ РЕВОЛЮЦИЯ»
Вячеслав Половинко: Вы перешли на работу в пресс-секретари правительства, а еще были при этом пресс-секретарем непосредственно премьер-министра Акежана Кажегельдина. Совмещали две должности?
Амиржан Косанов: Ну, перешел-то я не к Кажегельдину, а к Сергею Терещенко сначала. У него пресс-секретарем был Сейтказы Матаев, и он уходил с должности, поэтому Терещенко меня и позвал. Да, должность формально была совмещенной — руководитель пресс-службы правительства и пресс-секретарь премьер-министра, — но по факту это было одно место, позволяющее иметь какое-то влияние на всю пресс-службу.
Вячеслав Половинко: А что входило в ваши обязанности? Это была конкретная работа с каждым журналистом и с каждым изданием в духе «пошли, водочки попили» или всё ограничивалось брифингами?
Амиржан Косанов: У меня вообще не было опыта работы пресс-секретарем, когда я только пришел. Был пресс-секретарь у президента, и его функция как раз была понятна: вот человек, который выражает его позицию. В случае с правительством же было так: всё лучшее, что связано с экономикой, ассоциировалось с президентом, а всё худшее — с министрами. И мне пришлось работать на разрушение этого негласного правила.
Работать приходилось по наитию еще и потому, что, когда я пришел работать в команду Терещенко, на пресс-службу выделялась всего одна ставка. Раньше аппарат президента и правительства был совмещен, а с моим приходом вся прежняя пресс-служба ушла к президенту.
Вячеслав Половинко: Как строилась работа с журналистами? Сейчас, если хочешь взять интервью у крупного чиновника, обязательно нужно отправлять ему официальный запрос на куче бумаг (иногда еще и с предварительными вопросами), а потом еще несколько недель ждать.
Пётр Троценко: Тогда было не так?
Амиржан Косанов: Раз уж вы готовы к этому разговору, я должен сразу уточнить, что работал в сложнейших условиях. Что такое, по идее, пресс-секретарь правительства? Это человек, который имеет в хорошем смысле механизмы влияния на «Казправду» или на «Егемен Казахстан», а также на государственное телевидение. Когда на пост премьера заступил Кажегельдин, министерство печати стало агентством печати при президенте — и оно нам вообще не подчинялось. Один факт: за три года работы премьер-министром Кажегельдин не смог дать ни одного интервью «Казправде» или «Егемен Казахстан».
Вячеслав Половинко: Они работают для другого читателя, и все знают этого читателя.
Амиржан Косанов: А как только Кажегельдин из премьеров ушел, агентство печати снова стало министерством. Поэтому обычных механизмов работы у меня не было. И я стал разбираться. Первое, что я понял, — есть дефицит информации, поэтому я организовал еженедельные брифинги премьера и вице-премьеров в Голубом зале правительства. Каждую неделю в четверг и пятницу мы анализировали публикации во всех выходящих на территории Казахстана изданиях и на казахстанском телевидении, и, условно говоря, ко вторнику премьер и вице-премьеры знали, на какие вопросы от них ждут ответов.
На брифинг мы приглашали абсолютно все СМИ, включая желтоватый «Доживем до понедельника» и суперпопулярный в те годы «Караван», который, кстати, подавал на нас в суд. Премьер открыто отвечал абсолютно на все вопросы.
Пётр Троценко: То есть изданий нон грата не было вообще?
Амиржан Косанов: Клянусь, мы всех пускали, потому что сами были в этом заинтересованы. И общение с журналистами тоже было вполне конструктивное. Например, была волна критики в российских СМИ в отношении Казахстана и его реформ. Мне пришлось с каждым собкором разговаривать, сводить их с министрами. И ими был получен доступ к эксклюзивной информации. И так мы работать старались с каждым журналистом вообще.
Вячеслав Половинко: Что именно эксклюзивного вы давали?
Амиржан Косанов: Вот, допустим, газета «Панорама» захотела интервью с министром экономики эксклюзивное. Мы стараемся найти в общем графике место, чтобы эта встреча состоялась. По сути, мы формировали в Казахстане ту систему работы пресс-служб, которая есть сейчас.
Пётр Троценко: Что могли позволить себе независимые казахстанские издания в то время?
«Караван» мог позволить себе подать на премьер-министра в суд за то, что тот не давал данные по невозвращенным кредитам под гарантии правительства.
Амиржан Косанов: «Караван» мог позволить себе подать на премьер-министра в суд за то, что тот не давал данные по невозвращенным кредитам под гарантии правительства. В то время мы не могли дать эти данные по одной причине: там были имена таких персон, публикация имен которых могла привести к развалу государства. Это была дурная традиция предыдущих правительств, когда одним росчерком пера давались гарантии, допустим, на 25 миллионов дойчемарок. Это означало, что, если имярек не возвращал кредит, расплачивалось правительство. Опубликуйте такое — и в государстве вообще может случиться революция, люди на улицы бы вышли. Какие тут еще кредиты на 25 миллионов, когда в больницах света нет?
Пётр Троценко: Это касается официальной политической жизни. А искали СМИ тогда какое-нибудь грязное белье?
Амиржан Косанов: Ну... скорее, были всякие утечки, поскольку правительство — оно ведь тоже неоднородное. Особенно много негатива было в тот момент, когда премьерство Кажегельдина уже подходило к концу. Например, было знаменитое выступление Заманбека Нуркадилова о том, что Кажегельдину якобы принадлежит Шымкентский НПЗ. Мы через СМИ публиковали бумаги о том, что ничего Кажегельдину не принадлежит. Но никакой цензуры — не пишите, мол, об этом — или тем более привлечения журналистов к уголовной ответственности за какие-то публикации в помине не было. По крайней мере, с нашей стороны.
Вячеслав Половинко: Вот Сергей Дуванов приглашал к себе в эфир Кажегельдина. Насколько системным было появление премьера на страницах СМИ и в студиях независимых телеканалов? Вы вводили ему это в привычку?
Амиржан Косанов: Тут важно разделить ответ. Во-первых, Кажегельдин намеренно избегал нескольких вещей: общеполитических тем, культуры — в общем, таких тем, о которых лучше говорить президенту. Он говорил: моя тема — это экономика, финансы, предприятия. Поэтому по многим вопросам Кажегельдин в интервью просто отказывал.
Во-вторых, Кажегельдин старался на интервью больше выдвигать вице-премьеров и министров. Особенно когда пришли младотюрки, он говорил: надо их больше показывать. Они умеют говорить, у них у всех хорошее, в том числе и котировавшееся в то время московское, образование (западное тогда еще не было в ходу). Кажегельдин никогда не тянул одеяло на себя.
В-третьих, он шел тогда, когда задавались очень сложные вопросы. Например, вопросы по приватизации, вопросы привлечения инвестиций. Понятно, что все ответы были согласованы с президентом, потому что ни в одной суперпрезидентской стране ни один премьер-министр не может вести свою экономическую политику. Он может добывать деньги, быть «менеджером» государства, но он не «учредитель» и не «собственник» государства. Да и к Дуванову Кажегельдин пошел поэтому и потому, что тот уже тогда отличался ершистым характером. Это не на «Хабар» идти, где все вопросы подготовлены. Мое убеждение: Кажегельдин просто не хотел подставлять своих вице-премьеров, идя сам к Дуванову, от которого он в лицо получал неприятные вопросы.
«МЫ НЕ ЗНАЛИ, ЧТО ТРАНЗИТНЫЙ ПЕРИОД ПРОДЛИТСЯ 21 ГОД»
Вячеслав Половинко: Как в правительстве восприняли Конституцию 1995 года? Много было тех, кто считал, что это ошибка?
Амиржан Косанов: Я как гражданин и чиновник был тоже уверен в следующей логике: президент сказал, что идет кризис, нужны срочные экономические реформы и чтобы на время концентрация власти сосредоточилась в одних руках. Мы должны принять пакет срочных экономических мер, чтобы вывести страну из кризиса, говорил он. Это продлится недолго — так нас уверяли.
Пётр Троценко: В исторических мерках — конечно.
Но я-то работал в правительстве и искренне верил в то, что советские законы нужно менять на рыночные, на либеральные.
Амиржан Косанов: Тогда мы в это верили. Конечно, со стороны тогдашней оппозиции были протесты. Но я-то работал в правительстве и искренне верил в то, что советские законы нужно менять на рыночные, на либеральные. Да и потом: президент тогда тоже был другим. Помните его слова о том, что дочки не будут во власти, что он намерен отсидеть только два срока? Были такие заявления.
Пётр Троценко: Интересно, верил ли он в это сам.
Амиржан Косанов: Ребята, это сейчас хорошо рассуждать. А вы попробуйте решить всё менталитетом 95-го года. Мы были согласны с тем, что реформы нужны — особенно после опыта Прибалтики и Восточной Европы. Но мы-то не знали, что этот транзитный период будет длиться 21 год.
«ВСЕ ВИЦЕ-ПРЕМЬЕРЫ ОТКАЗАЛИСЬ ДАВАТЬ ИНТЕРВЬЮ»
Вячеслав Половинко: Почему институт пресс-службы превратился в то, что мы видим сейчас?
Амиржан Косанов: Скажу по секрету. Почему появился «феномен нашей пресс-службы»? У меня был определенный план работы со СМИ вице-премьеров и премьера. Каждый вторник у нас был традиционный брифинг руководства правительства. И был у нас вице-премьер, который мог дать по десять интервью в неделю. Не будешь же его критиковать, он правовую реформу продвигал.
Как-то во время телепрограммы «Неделя» на «Хабаре» — а программа была вполне себе ершистая — журналисты составили рейтинг самых популярных политиков недели. На первом месте оказался этот вице-премьер, на втором — Назарбаев. В понедельник на работе все вице-премьеры отказались давать интервью.
Я пошел к Кажегельдину, говорю, что брифинг под угрозой срыва. Он сказал: правильно, что вице-премьеры боятся, иди-ка ты, Амиржан, сам проведи брифинг, почему бы и нет? И с тех пор брифинги стал вести я, стараясь отвечать на все вопросы. Поэтому я и был всё время на виду от власти, чем, кстати, нажил себе сразу же много врагов среди коллег.
Вячеслав Половинко: Так, а когда эта должность снова во многом превратилась в декоративную?
Амиржан Косанов: Тут важно понимать техническую часть подготовки к этим брифингам. Это большая работа: я сидел на всех совещаниях, старался вникнуть в узкие темы, советовался с вице-премьерами, заходил к премьеру с вопросами, на которые мог ответить только он. А после меня, например, пришел человек, который эти брифинги стал проводить сразу же, без подготовки. Один-два брифинга провел, и после этого формат свернули, потому что пресс-секретарь не понимал логику действий правительства.
Пресс-секретарь — лицо подневольное, выше своего шефа не прыгнет, без согласования с ним ничего не скажет.
И еще: пресс-секретарь — лицо подневольное, выше своего шефа не прыгнет, без согласования с ним ничего не скажет. Это у Кажегельдина, я думаю, была политика в отношении меня — чтобы был максимально свободен в своих словах. Видимо, другие шефы не захотели, чтобы пресс-секретари были самостоятельными фигурами, или те сами не захотели быть таковыми.
Пётр Троценко: Кто-нибудь занимался имиджем Кажегельдина, его пиаром?
Вячеслав Половинко: Где его разные носки?
Амиржан Косанов: Нет, не было такого. Тогда не было показухи, была черновая, грязная, неблагодарная работа.
«ЗАХОТЯТ РАЗОБРАТЬСЯ — В ЛЮБОМ МЕСТЕ ДОСТАНУТ»
Вячеслав Половинко: Кажегельдин ушел, ушли в оппозицию и вы. Это совпадение?
Амиржан Косанов: И да, и нет. Следующий премьер — Нурлан Балгимбаев — меня приглашал к себе в пресс-службу. Мы в правительстве до этого очень тесно работали вместе, он был министром нефти и газа, я ему тексты помогал корректировать перед его походами к президенту. Став премьером, он лично пригласил меня остаться у него пресс-секретарем.
Пётр Троценко: Что же не остались-то? Хорошие перспективы вырисовывались.
Амиржан Косанов: Да, была возможность остаться в правительстве и на более высоких должностях, были и другие заманчивые предложения. Но тогда началось время, когда Рахат Алиев, будучи главой Налоговой полиции Алматы, начал «трамбовать» младотюрков. Я помню, как Кажегельдин позвал меня и показал собственноручно написанное письмо президенту. Он сказал: «Ты журналист. Скорее всего, потом будешь писать мемуары. Ознакомься с этой бумагой. Я иду с ней сейчас к президенту». Там было буквально следующее: уважаемый Нурсултан Абишевич, ко мне обращаются люди из бизнес-кругов. Ваш зять Алиев, пользуясь своим положением, занимается рейдерством и присвоением чужой собственности незаконными методами. Прошу вас принять меры в отношении вашего старшего зятя, он мешает экономическим реформам, привлечению инвестиций и становлению малого и среднего бизнеса. В случае вашего отказа прошу принять мою отставку».
Я понимал, что что-то не то происходит с системой. И было ощущение, что, если оставаться в системе, нужно будет входить в какую-то команду, быть чьим-то: «рахатовским», «тимуровским», «абыкаевским». А Кажегельдин не сразу же в оппозицию ушел: он был еще в Союзе промышленников и предпринимателей, и я решил, что в общественной организации мне будет комфортно. Ну, и три года на одной должности для чиновника — это, я считаю, много, глаз замыливается.
Вячеслав Половинко: Есть у нас люди во власти, которые гораздо дольше там находятся.
Амиржан Косанов: Да (Улыбается.). Для меня к тому же шоком стало мое избиение 28 августа 98-го года. У меня жена была беременной, мы шли из гостей, была ночь, и возле дома меня жестоко избили. Потом мне сведущие люди сказали, что это люди Рахата и Тимура. И тогда я понял, что что-то надо менять. Я, правда, не думал, что это будет какая-то жесткая оппозиция, уголовные дела против меня и тому подобное. Мне казалось, что надо начинать обсуждать альтернативные мнения цивилизованно и культурно. Поэтому, когда появилась РНПК, я пошел туда.
Пётр Троценко: После избиения не хотелось из страны уехать?
Амиржан Косанов: Были предложения. Я тогда, после избиения, позвонил Рахату Алиеву и сказал: Рахат, если завтра с ребенком в утробе моей жены что-то случится — я тебя из-под земли достану.
Вячеслав Половинко: Как он отреагировал?
Амиржан Косанов: Он трубку бросил. Не стал говорить: Амиржан, это не я, я разберусь.
Пётр Троценко: За последствия этого шага не боялись?
Амиржан Косанов: Ну, вот у меня были предложения уехать. Но потом я подумал: я казах. Ну уеду я. Но кому я там нужен?
Пётр Троценко: Дело не в том, нужен или не нужен. Дело в том, что нужно жизнь сохранить.
Амиржан Косанов: Если с тобой захотят разобраться, тебя в любом месте достанут.
«ТУЯКБАЙ ТАЙНО ВЫВЕЗ ВСЕ СВОИ СТОЛЫ ИЗ НАШЕГО ОФИСА»
Пётр Троценко: Когда в 1999 году РНПК не пустили на выборы, вы не почувствовали, что оппозиция в Казахстане — всё?
Амиржан Косанов: Естественно, мы понимали подоплеку того, почему нас не пустили. Но, однако, в это же время в Казахстане ОБСЕ проводило несколько круглых столов по вопросам совершенствования выборного законодательства, и РНПК туда входила. Мы выступали, нас слушали комиссары ОБСЕ, приезжал их руководитель, и была надежда, что к следующим выборам изменится закон и мы уже сможем войти в предвыборные списки. Но надежда потом умерла, потому что наши предложения были отвергнуты, и мы из состава этих круглых столов вышли.
Но при этом мы всё равно должны были участвовать в выборах. Это обычная партийная работа, а РНПК существовала до 2002 года.
Пётр Троценко: Понятно, что работа. Но речь о том, что оппозиция сама стала затухать как социальная категория людей.
Есть горькое сожаление от того, что некоторые товарищи по оппозиции не думали о единстве рядов, а о себе любимых.
Амиржан Косанов: Да, для меня это очень тяжелый и больной вопрос, поскольку я тоже как часть оппозиции несу за это ответственность. Но меня «спасает» одно: я об этом всем своим коллегам говорил — о том, что нужно всегда вместе, объединять силы, быть более убедительными и менее карикатурными. Есть горькое сожаление от того, что некоторые товарищи по оппозиции не думали о единстве рядов, а о себе любимых. Появились разные слухи, то и дело появлялись дискредитирующие некоторых деятелей материалы: мол, они засланные, выполняют задание Акорды и т. д. Помните прослушки по поводу сотрудничества в КНБ?
Вячеслав Половинко: Собственно, самый интересный вопрос по этому поводу. Даже два. Работали ли вы на КНБ? И кто из оппозиции работал?
Амиржан Косанов: Пункт первый: никогда не работал на КНБ, не получал денег от них.
Вячеслав Половинко: И предложений не было?
Амиржан Косанов: Не было. Они, видимо, знают мою позицию и что меня бесполезно уговаривать. Я и в Акорду за то время, что в оппозиции, по своей инициативе звонил всего дважды: первый раз, когда просил не судить телохранителей Кажегельдина (их всё равно осудили), а второй — когда по просьбе Жармахана Туякбая и Булата Абилова во время предпоследних парламентских выборов пытался обсудить вопросы участия в них партии ОСДП «Азат»: я считал, что оппозиция должна быть в парламенте.
Больше я в Акорду не звонил. Конечно, у меня во власти есть много знакомых: я все-таки правительственным чиновником был. Есть неформальные контакты с представителями власти разных уровней: мы же не в вакууме живем. Но там я ничего личного для себя не прошу, говорю об общих проблемах. Есть друзья — я с ними, бывает, встречаюсь на поминках и на юбилеях. Но это ведь не значит, что я с ними сепаратные переговоры в это время веду за всю оппозицию.
Были со стороны власти предложения занять определенную позицию в том или ином вопросе, но они всегда наталкивались на отказ, если эту позицию я считал не соответствующей интересам государства. Были предложения о работе. Я всегда говорил, что важнее процесс демократизации. Даже когда шли переговоры о возможном участии в парламентском процессе, я говорил: не надо меня пускать в парламент, пустите представителей НПО, пусть они там создадут какое-нибудь альтернативное крыло. Парламент же не может быть мертвым.
Вячеслав Половинко: А кто работал на КНБ?
Амиржан Косанов: (Смеется.) Если бы я знал.
Пётр Троценко: В любом случае, вы не могли не ощущать процесс вербовки внутри оппозиции. Насколько сильным был этот процесс?
Амиржан Косанов: Я свечку не держал. Но ко мне, когда я был в РНПК, приходили несколько соратников из регионов и говорили, что их пытались рекрутировать спецслужбы. Как именно? Говорили, что им ничего не надо, только встречаться один раз в неделю и слушать рассказ о том, чем занимается партия. Сейчас, кажется, необходимость в вербовке отпала вообще: всё прослушивается, почта читается. Да и, честно говоря, нет сейчас такой сильной оппозиции, чтобы кому-то нужно было сильно напрягаться.
Пётр Троценко: Люди, которые к вам приходили и это говорили, — как с ними договаривались?
Амиржан Косанов: Разное было. И шантаж, и подкуп, и на идеологию давили. Но кнута всегда было больше. Правда, регионалам могли предложить, например, хорошую работу: год на нас поработаешь, а потом будешь на хлебной должности.
Пётр Троценко: Держали обещания?
Амиржан Косанов: Не знаю. Те, кто ко мне приходил, они же на предложение спецслужб не соглашались. А вот те, кто согласились, у них, может быть, что-то и сложилось.
Вячеслав Половинко: В расколе и раздрае всех оппозиционных партий в стране чьей «заслуги» больше?
Амиржан Косанов: Я думаю, это целенаправленно делалось кем-то «сверху». Но вообще-то руководители оппозиционных партий сами виноваты. Их сгубили непомерные амбиции. Особенно индивидуальные амбиции: когда ты думаешь, что твой соратник в партийном СМИ выступил больше, чем ты, что на митинге он вчера сказал что-то первым, а ты вторым, — это всё, конец.
Упреждая ваш вопрос, скажу: у меня было пять лет плотной работы с Жармаханом Туякбаем. Я ему верил, был близок с ним, у нас были доверительные отношения несмотря на то, что мне говорили: Туякбай — «засланный казачок». Генпрокурор, мол, не может быть оппозиционером. Но я пять лет был его самым преданным соратником. Однако когда он не пустил меня на съезд партии — это была его грубая политическая ошибка. Он даже трубку не взял, когда я ему по этому поводу звонил, — я считаю это даже не личным, а политическим предательством.
Более того, до этого было так, что в шесть часов вечера мы все вместе еще были на работе, а к девяти утра следующего дня Туякбай уже тайно вывез все свои столы и шкафы из нашего офиса. Я вообще расцениваю это как бегство.
«АДМИНИСТРАЦИЯ ПРЕЗИДЕНТА НЕ ВСЕСИЛЬНА»
Пётр Троценко: Верно ли в таком случае утверждение, что оппозиция в Казахстане — это Акорда наоборот?
Амиржан Косанов: Все мы люди, и оппозиция — это неоднородная масса. Я лично себя отношу к идейным оппонентам власти. И таких людей среди нас много, не надо всех равнять по кому-то с непомерными амбициями.
В «Фейсбуке» все пишут: старая оппозиция должна уйти, должна прийти новая. Но, ребята, мне 52 года, куда я уйду?
Да и потом, не надо смотреть только на старую оппозицию. Зарождается новая оппозиция — те же гражданские активисты в регионах, которые могут повести за собой народ и завтра могут объединиться в нечто республиканское. В «Фейсбуке» все пишут: старая оппозиция должна уйти, должна прийти новая. Но, ребята, мне 52 года, куда я уйду? Так что я пока тут остаюсь — до пенсии. 63 года будет — пойду мемуары писать.
Вячеслав Половинко: Кто же даст объединиться новой оппозиции?
Амиржан Косанов: Нельзя думать, что всё будет контролироваться администрацией президента. Нельзя считать, что это всемогущая организация. Да, она, возможно, повлияла на видных деятелей оппозиции. Но она не всесильна.
Вячеслав Половинко: Последний вопрос: вы 90-е вернуть хотели бы?
Амиржан Косанов: Может, и хотел бы, но лучше пусть они и останутся такими романтическими и лихими. Через это надо было пройти обществу и мне лично как гражданину.
Радио Азаттык, 25.11.2016
